Говорящие с... - Страница 237

237

- Девушка, я попрошу вас покинуть ресторан. Или я позову охрану.

- А я тогда позову всех своих родственников!

- А кто ваши родственники? - встревожился молодой человек. Шталь вскочила, и Денис, округлив глаза, указующе ткнул пальцем.

- О, господи, что это у вас?!

Эша опустила глаза - под майкой вверх, вздувая тонкий трикотаж, полз шевелящийся бугор. Денис подступил ближе, официантка тоже подалась вперед и оскорбленная девица, проходившая мимо, с радостью подключилась к общей заинтересованности.

- Ой, а что это такое?

Все трое придвинулись еще ближе, чуть ли не уткнувшись носами в шталевское декольте, и в этот момент из декольте зловеще выглянула Бонни во всей своей красе, шевеля опушенными лапами.

Много позже Эша думала, что никогда еще не покидала ресторан столь стремительно, и никогда еще ее отступление не было обрамлено такими громкими воплями.

Огорчительней всего было то, что поесть ей так и не удалось.

* * *

Максим Егорович сидел молча, время от времени украдкой трогая себя за поцарапанный нос и сердито думая, что еще никогда в жизни он не получал пусть и крошечную, но травму столь нелепым образом. Он внимательно наблюдал за Севой, который деловито щелкал на клавиатуре одной рукой, и, казалось, не замечал никого и ничего вокруг. Куваев никак не решался заговорить с ним. С одной стороны, мальчишка пребывал в том возрасте, когда вытащить информацию мягко, без нажима практически невозможно, но с другой, в этом возрасте, как правило, совершаешь прорву ошибок. Если Сева действительно был ценным сотрудником, он мог знать кое-что ценное. Хотя возможно, Сева вообще ничего не знал, и Ейщаров взял его на работу из жалости или в качестве услуги кому-то.

Они были в комнате не одни, и это была еще одна из причин, по которой Максим Егорович тянул с беседой. Неподалеку за столом двое мужчин - один худой, длинноносый с унылым лицом, другой - толстячок с празднично блестящей лысиной играли в шахматы, попутно увлеченно обсуждая достоинства и недостатки каких-то стиральных машинок и микроволновок, причем обсуждая так, что понять их было практически невозможно. Впрочем, эти обсуждения Максима Егоровича и не интересовали. Он подумал о своих коллегах, об охране, которую отослал на улицу, чем охрана, судя по всему, была не так уж недовольна, о Ейщарове, воплощении дружелюбия и некой оскорбительной небрежности, как будто к нему на встречу заявились детсадники, черт подери! Максим Егорович так и не понял, что произошло в кабинете, но он кожей чуял, что хозяин кабинета в глубине душе потешался над ними. Как, впрочем, и все его ценнейшие сотрудники. Ничего, ничего, скоро Олегу Георгиевичу будет не до смеха. Куваев нашарил в кармане смятый листок бумаги и поморщился, потом в который раз огляделся по сторонам. Комната была самой обычной, просторной и мало походящей на офис. Больше всего комната походила на мебельный склад - мебели здесь было много, и подобрана она была как-то бестолково - разнокалиберные кресла и стулья, массивные шкафы и воздушные этажерки. Часть мебели казалась новой, часть же была весьма потрепанной, стояла она кое-как, и сколько Куваев не искал, так и не нашел хотя бы двух одинаковых предметов из одного гарнитура. Сам же он сидел в роскошном бархатном кресле, чувствуя себя в нем довольно неловко. Ему указали на это кресло сразу же, как он вошел, коротко сообщив: "Для посетителей". Куваев удивился - в комнате было полно незанятых кресел и стульев, но послушно сел. По комнате привольно летал летний ветер, пропитанный влагой и запахом мокрых листьев - ночью была сильная гроза, глупенькие затканные прыгающими котятами занавески вздувались перед приоткрытым окном, и раскачивавшиеся тонкие ветви рябины изредка скреблись в стекло, точно спрашивая разрешения войти. Максим Егорович, поискал глазами пепельницу, но не нашел, и в этот момент один из игравших громко сказал:

- Ать, ать!.. Ну и что ты?! Ну и куда ты?! Ну, ну?!.. Сдавайся! Кофейку, что ли, попить?

Толстяк согласно закивал, и Сева, не повернув головы, пробормотал:

- И я бы тоже.

Никто из них не сдвинулся с места, и Максим Егорович, повернув голову, посмотрел на электрочайник, стоявший на столике у стены вместе с кофейными принадлежностями. Шнур чайника был свернут аккуратным кольцом, и стерженьки штепселя мягко поблескивали.

"Уж не думают ли они, что я его буду включать?!" - сердито подумал Куваев и вслух произнес:

- Послушай-ка, дружок...

- Не дай бог! - тут же отреагировал Сева, и Максиму Егоровичу немедленно захотелось влепить ему подзатыльник. - Вы здесь по делу - спрашивайте. Не приемлю сюсюканья!

Сбоку что-то слабо скрежетнуло, но звук был неопасным, и Куваев, не обернувшись, терпеливо сказал:

- Бога ради, я же не допрашивать тебя пришел! Просто хотел узнать, чем ты здесь занимаешься?

- Воспитываю.

- Очень интересно. А кого ты воспитываешь?

Сева с какой-то странной усмешкой огляделся, потом поддернул вверх правое плечо.

- Да так... Того, кому может это потребоваться. Хотя чаще всего просто беседую. Нет ничего лучше хорошей беседы.

- Это ты верно подметил... - заспешил было Максим Егорович, но Сева уже отвернулся, разглядывая какие-то графики на экране монитора. Куваев поймал обращенные в его сторону взгляды шахматистов, которые были откровенно насмешливыми, и, нахмурившись, попытался было вновь начать диалог, давно выстроенный в уме, но тут обнаружил что диалога, как такового и нет. Он, специалист по задушевным разговорам, не просто не мог начать разговор - он даже не мог понять, как начать думать, чтобы додуматься до отправной точки этого разговора. Ни схемы, ни манеры обращения, ни построения фраз - ничего. Какие-то обрывки, ошметки - все расползалось, и собирать это не очень-то и хотелось. Максим Егорович, стиснув зубы, попробовал сосредоточиться - и не смог. Сосредоточивание казалось чем-то мучительным и совершенно ненужным, малейшее умственное усилие вызывало отвращение. Хотелось просто сидеть, смотреть в окошко и ни о чем не думать. Это было невероятно приятно - ни о чем не думать, ничего не просчитывать. Собственно, даже смотреть куда-то и воспринимать зрительные образы было необязательно Это тоже труд. Глаза можно было и закрыть. И сидеть так, закрытыми глазами, умостив руки на подлокотниках кресла долго-долго, может быть, века...

237